Фото: личный архив героя публикации

Евгений Журавли: «Я ехал в зону боевых действий не для того, чтобы потом об этом написать»

Писатель и волонтер – о том, кто стал героями его книги «Линия соприкосновения»

by · Петербургский дневник · Подписаться

В издательстве «Яуза» вышла книга писателя и волонтёра Евгения Журавли «Линия соприкосновения». Предприниматель из Калининграда, он почти десять лет назад связал свою жизнь с Донбассом – просто поехал помогать людям. И помогает до сих пор. Местные жители, ополченцы, военные, волонтёры – это герои его книги.

– Евгений, вы же до 2014 года занимались бизнесом?

– Бизнес – слишком громкое слово. Я и сейчас предприниматель, занимаюсь транспортными перевозками. У меня небольшое дело – несколько сотрудников.

– Как и когда было принято решение поехать в Донбасс?

– Сначала я поехал в Киев. Когда понял, что на Майдане происходят какие-то эпохальные события, которые так или иначе повлияют на нас всех, то захотел увидеть их своими глазами, увидеть правду. Мне важно иметь вокруг себя достоверную картину мира. Я не был ни журналистом, ни блогером, но несколько дней ходил по Майдану, разговаривал с людьми, задавал им разные вопросы: о России, о НАТО... Сразу понял, что будет война. Хотя все вокруг были на энтузиазме, многие утверждали, что война невозможна. Но я сразу ощутил: впереди – большая заваруха. В 2015 году, когда война уже шла, поехал самостоятельно в Луганск. Нашел в Стаханове детский дом, начал им помогать. Потом ещё несколько раз ездил. В целом до 2022 года я жил в подавленном состоянии. 24 февраля встретил с большой надеждой. Хотя, конечно, всё пошло не так, как я ожидал.

– Первая поездка в ЛНР чем запомнилась?

– Было несколько чётких впечатлений. Первое: старая власть ушла, новой ещё нет. То есть Украина ушла, а собственные органы власти не установились. Безвластие, бардак, где-то рулят полубандиты, и совершенно некому позаботиться о детях, о стариках... Поэтому и пошел самостоятельно искать социальные учреждения, чтобы хоть немного помочь. Второе впечатление: у людей там возникло какое-то почти религиозное чувство к России. И сегодня у многих в доме рядом с иконами висит портрет Путина. А тогда уже было ясно, что Россия не придёт, не заберёт их, как забрала Крым, и в воздухе звенело это разочарование. Но и парадоксально в людях всё равно жила надежда. Им просто не на кого было больше надеяться. Это было самое тяжёлое для меня чувство.

– Сразу ощутили эту донбасскую трагедию?

– Для меня это русская трагедия. Я её ощутил в 1991 году. Русский народ – больше нашего государства, а Россия – цивилизация. Я родился в 1979 году и хорошо помню развал СССР. Я тогда был подростком, у нас в классе учились азербайджанец, узбечка, латыш... Но мы об этом даже не думали и не знали, не было никакого национального деления. Тут – раз – страна развалилась, и сразу по всем окраинам полилась кровь. Потом на несколько десятилетий всё заморозилось. Но ещё тогда, подростком, я ощущал, что это выльется в большой конфликт. Мне кажется, у Виктора Цоя в песнях постоянно звучит это предчувствие войны.

Для меня в СВО есть элемент гражданской войны. Конечно, это мировой конфликт, когда все прежние договоренности «сильных мира сего» разрушены, а потому начался новый передел мира. Но это, к сожалению, и конфликт внутри одной цивилизации, часть населения которой не пожелала собственного цивилизационного пути. Война идёт вовсе не между национальностями. У меня в книге луганчане разговаривают диалектно, а украинцы – чисто русскоговорящие. Мне было важно обратить на это внимание читателя. В донецком ополчении – половина этнических украинцев, а на той стороне – Буданов, Филатов...

– Согласна с вами. Как историк я занималась сербо-хорватским конфликтом. У нас не национальный конфликт, а мировоззренческий. Мы не на русских и украинцев разделились, а на «своих» и на «чужих».

– Да, внутри одной исторической общности оказались «свои» и «чужие». И заморским дядям есть на кого опереться – и на Украине, и, к сожалению, в России.

– Почему на Украине российские инструменты «мягкой силы» не сработали, а западные смогли переформатировать часть населения?

– Самый простой ответ: Россия вообще не боролась на этом фронте. Ни ранее, ни сейчас. И это, к сожалению, влечёт огромные жертвы. Но зачем воевать, если можно объединять людей общими целями, идеями? Запад в этом смысле действует гораздо прагматичней. Тут мы подходим к главной проблеме: Россия – страна без идеологии. В статье 13 Конституции прописан прямой запрет на установление какой-либо идеологии в качестве общей или обязательной. Пусть так. Но любому человеку нужен ориентир, программа будущего. Куда мы идём? Ради чего существует государство Россия? Какие у нас мечты? Почему стоит присоединяться к этим целям? Зачем нам быть вместе? Россия не даёт никакой картинки будущего. Ни собственному населению, ни окружающим народам. Потом удивляемся: почему отвернулись Армения или Казахстан? Мы говорили украинцам: «Мы – братские народы, а вообще один народ, давайте жить дружно!» Простой человек ответит: «Хорошо. Братские. Но в чём смысл быть вместе или не враждовать?» Запад говорит более конкретно: «Украинцы, хотите пенсию 2500 евро и жить, как в Европе? Делайте то-то!» Сейчас я в Мелитополе говорю с людьми, спрашиваю об отношении к России. Они отвечают: «Теперь пенсии больше, чем украинские, значит, мы за Россию». Но это же смешно! Получается, если на Украине пенсии будут больше, то они будут снова за Украину? Россия должна сформулировать для себя и озвучить для всех: что это за страна, ради чего существует, к чему стремится, что предлагает миру.

Фото: личный архив героя публикации

– Вы поехали в зону боевых действий в 2022 году, потому что поняли: государству не справиться с такой нагрузкой?

– Да, именно так. Изначально я не думал быть волонтёром. Просто видел, как страшно идут боевые действия. Задача армии – воевать, но победить только оружием невозможно. Войны заканчиваются не когда сломлено сопротивление, а когда исчезает ненависть. Нужно выстраивать отношения с людьми. Сначала хотел работать на идеологическом фронте, например, на региональном телевидении. Или общаться с пленными украинцами, их «раскастрюливать». Не сложилось. В какой-то момент понял, что самое эффективное – гуманитарная работа. Ведь люди здесь в абсолютном своем большинстве ждали Россию! И тут такие жуткие бои, они все очень пострадали. У людей от этого когнитивный диссонанс: «Неужели мы для русских враги?» Но вслед за военными в города заходим мы – и просто помогаем. Показываем, что мы – вместе, что все они для нас родные. Да хотя бы их выслушиваем, когда у людей горе... Ведь самое важное для человека – внимание.

– Вы работаете вместе с Юрием Мезиновым? Именно он описан на страницах вашей книги как человек, чья «работа – судьбы»? Когда-то Юрий – генерал гуманитарных войск Донбасса – был героем нашего интервью.

– Да, мы познакомились благодаря Анне Долгаревой. Не найдя себе хорошего применения в Донецке, я написал ей в соцсетях, спросил, кто по-настоящему занимается делом. Юра тут же меня набрал и сказал: «Срочно приезжай, тут нужны люди!» Люблю этого человека и всех, кто рядом с ним. Они помогают самоотверженно, бескорыстно – и мирным, и военным. Это такое сообщество энтузиастов, внутри которого – саморегулируемый хаос, каждый занимается своим делом, этих дел – куча. Поехал волонтёрить я в начале осени, вернулся домой в Калининград только в декабре. Сегодня уже не являюсь в этой команде необходимым. Но если Юра просит, как недавно при трагедии в Курской области, сразу сажусь в машину и еду.

– Евгений, вы из Калининграда. Эта географическая «отрезанность» от России повлияла на ваше отношение к Донбассу?

– Знаете, сам думал об этом. По крайней мере мы всегда внимательно смотрели на тех, кто после развала СССР «плыл» отдельно, следили за их судьбой. Что там в Латвии, Казахстане, Приднестровье? Это, наверное, такой... более внимательный взгляд, чем из областей внутри России. С другой стороны, Калининград всегда был либеральным, прозападным городом. У нас было много европофилов – целая прослойка людей, которая постоянно ездила в соседние страны, только там закупала продукты, мечтая «жить, как в Европе»... Причём Россия никому не препятствует жить в Европе. Но там, оказывается, нужно вкалывать. Сегодня действия европейцев реально оттолкнули их. Запрет посещения, товарная блокада, блокировки карт и аккаунтов, отказы в обслуживании. После начала СВО возникло сильное ожесточение, но вообще, пропаганда и расчеловечивание русских начались давно. Для соседской Польши Россия – враг как минимум с момента падения самолета с Качинским в 2010-м. Сегодня агрессивное отношение соседей буквально привело многих людей к патриотизму. Ещё интересный момент: едешь по городу и видишь кучу машин с европейскими номерами: Германия, Латвия, Франция. Это русские со всей Европы приезжают в Калининград: кто-то просто отдохнуть, а кто-то покупает здесь квартиры, планирует переезд. Это массовое явление, уже не сотни, а тысячи людей. Как правило, они всю жизнь прожили в Европе, у них дети родились там, но военные действия поставили их перед выбором... У меня четверо таких знакомых, примерно моего возраста, которые сейчас переезжают с семьей в Россию.

– Евгений, в заключение о книге. Как и для чего она была написана?

Вообще, я ехал в зону боевых действий не для того, чтобы потом об этом написать. И я точно не сторонник писать по горячим следам. Этот конфликт ещё назовут, определят его рамки – через большой промежуток времени. А ещё через какое-то время начнется рефлексия. У нас по поводу революции в стране до сих пор нет консенсуса в обществе. А это событие тоже огромное, эпохальное. Но понимаю, что на моих глазах происходит история. Я стал свидетелем, как каждый конкретный человек в кризисный момент, «на сломе», проявляет самые яркие качества своего характера. У меня там родилось столько важных мыслей. И я понял, что обязан зафиксировать эти размышления, пока не притупились чувства. Вдруг лет через пять я сам себя обману? Это книга не столько о войне, сколько о нас, людях. О человечестве. О любви и горе, о хрупкости мира и надежде.

Отрывок из книги «Линия соприкосновения», издательство «Яуза», 2024 год.

***

«В одном мирном российском городе на улице Береговой стоит большой красивый особняк с высокими окнами, рядом много подобных, не менее роскошных, да и многоквартирные по противоположной стороне выглядят достаточно представительно. Так вот, в этом доме, на втором этаже, часто стоит мужчина и смотрит в окно.

Из окна видны газон перед домом, часть улицы с маленьким перекрёстком и спуск к озеру. Как и любой другой водоём в центре города, озеро облагорожено дорожками, фонарями, лавочками, утками и прочим, поэтому берега его всегда полны прогуливающихся. Может быть, в других городах улица Береговая окаймляет цепочку прудов, касается реки или даже выходит к морю. Может, и называется как-то иначе. Но наверняка где-то рядом есть такой же дом, где так же кто-то молча смотрит в окно.

Мужчина из особняка на тихой улице Береговой часто наблюдает одну и ту же картину молодая пара с коляской и девочкой детсадовского возраста поднимаются от озера, катят коляску по тротуару, а возле поворота в переулок начинают вдруг препираться. Он говорит что-то вроде: «Пойдём по моей улице, а?» Она ему: «Да хватит уже» или «Давай не сегодня, пошли здесь, так ближе». Или что-то подобное, повторяющееся из раза в раз. Обычно этот короткий спор приводит к одинаковому результату молодой человек направляет коляску дальше по Береговой, с супругой или без, а та, понимая это, смиряется и следует рядом.

Мужчина, который смотрит в окно, не придал бы никакого значения этим регулярным размолвкам молодёжи, если бы не следующий факт. Пройдя буквально метров пятьдесят, молодой человек останавливает коляску и делает несколько шагов по лужайке в сторону большого дома с высокими окнами. Он подходит к камню, касается его и некоторое время молча сидит перед ним на корточках, иногда закуривая сигарету.

Этот молодой человек я. На камне написано «Защитникам Донбасса 2014 — …». С обеих сторон всегда стоят живые цветы и небольшая лампадка. Когда-то цифра на камне была ограничена 2016 годом, теперь же зловеще открыта. Если честно, не считаю себя особо молодым, но для того мужчины, что наблюдает за мной, я молод».

Эксперт о переходе Сергея Макарова на работу в Государственный Эрмитаж: «Это уже тенденция»

Сегодня в 18:04